Люди шарахались от старухи, которая являла собой не только образ человека, опустившегося на самый низ социальной лестницы, но и производила впечатление умалишенной. Собственно, именно это последнее и вызывало неприятие окружающих. Как только женщина двигалась в чью-то сторону, этот человек тут же старался отойти подальше, всем своим видом давая понять, что не намерен иметь со старухой никаких контактов. Нельзя было определить, искала ли их бродяжка. Она направлялась то в одну сторону, то в другую, а люди, всё внимание которых было сосредоточено на странной женщине, стараясь сохранить достоинство и делая вид, будто старуха их совершенно не заботит, меняли свое местоположение сообразно передвижениям бродяжки — дистанция между ними и ее оставалась практически неизменной.

Можно было представить, как до появления умалишенной (своим поведением она не способствовала формированию иного мнения) каждый находившийся на вокзале занимался своим делом, спокойно, не испытывая никакого дискомфорта от каких бы то ни было внешних раздражителей. Люди, стоя поодиночке, или небольшими группками, были чужими друг другу. Их связывали лишь место, да общее намерение – дождаться своего рейса и уехать отсюда. С появлением на вокзале старухи каждый был вынужден переключить внимание на умалишенную, люди невольно объединились единым стремлением – не попасться на ее пути. Они словно стали заложниками этой странной персоны. Удивительно, старуха обладала властью над всеми собравшимися на вокзале, совершенно не преследуя такой цели. Она и не помышляла ни о каком воздействии на людей. Но старуха его имела. Женщина не умолкала, совершала непонятные жесты и движения, то подойдет к лавочке, вмонтированной в бетон площадки, то станет что-то искать в карманах своего замызганного тулупа, оставаясь центром всеобщего внимания.

Ивар зашел в автобус, стараясь не оказаться на пути перемещений старухи. Молодой человек, конечно, не был исключением, не желая никакого общения с умалишенной. «А Нинка! Какая дура! Ее сын пропил все деньги, а она как будто не знала!» — несла несчастная. «Проклятые сволочи!..» — голос грубый, такой обычно бывает у сильно и постоянно пьющих людей. К кому обращалась или о ком говорила старуха, не понять.

Ивар сел на свободное место, не выбирая его как-то специально. Оказалось, отсюда отлично можно наблюдать за бродяжкой. Удивительное дело: то, чего опасаемся, сторонимся, вызывает самый непосредственный, живой интерес. Ивар видел, как старуха, ни на кого конкретно не обращая внимания, продолжает что-то беспрестанно говорить, перескакивая с одного сюжета на другой, совершенно, на взгляд нормального человека, никоим образом не связанный с первым. Наверное, это были хаотично возникающие в явно больном мозгу образы, рождаемые памятью по непонятно какому принципу. Хоть старуха и не выражала враждебности к окружающим, всё в ее поведении: походка, жесты, интонации, с которыми произносились слова, было агрессивным. Эта агрессивность с кажущимися элементами озлобленности пугала – не удивительно, что каждый, стараясь не попасть в зону внимания безумной, опасался неопределенного, непредсказуемого акта грубости, если не жестокости, со стороны старухи. Да, она производила впечатление, что полагать так основания имелись.

Ивар, поначалу поддавшийся общему настроению относительно ненормальной, теперь стал ее жалеть. Очевидно же, что женщина больна. Бедный человек, находящийся в ловушке, попавший туда в силу невесть каких обстоятельств. Можно было строить предположения: то ли случившаяся в жизни трагедия, то ли цепь сложностей, сломивших человеческую натуру, ввергнутую ныне в омут абсолютного одиночества, то ли что-то еще. А, может, одиночество не только следствие, но и причина? Когда тепло, душевное, настоящее тепло так нужно, а его нет… Сходят ли от такого с ума? Кто знает…

Молодому человеку стало грустно. Не столь важны теперь причины, как их последствия. Совершенно очевидно, яснее ясного, что бедная женщина сейчас больше всего нуждается в этом самом душевном, сердечном тепле. Вот, наверное, откуда агрессия, откуда озлобленность – от острой, острейшей, невозможно колючей и глубокой жажды тепла и чувствования (нисколько не осознания – осознавать сейчас женщина не может) того, что его нет. Тепла ей не дадут. Ни один человек из собравшихся на вокзале не попытался выразить доброе отношение к старухе. И укорять их за это, наверное, несправедливо. Женщина ведет себя так, что к ней испытываешь отторжение, неприязнь. Может, даже страх. Что угодно, но только не желание дать тепло.

Да и разве можно размышлять о таком всерьез? У каждого свои проблемы. У каждого свой рейс, который через определенное количество времени увезет этого каждого отсюда по его сугубо персональным делам. А тепло этой несчастной женщине, судя по всему, необходимо постоянное, чтобы суметь отогреть душу, если сие еще возможно. Полено не загорится от искры, нужен хоть сколько-нибудь постоянный огонь. И вполне вероятно, что прояви хоть кто-нибудь из собравшихся на вокзале к старухе приязнь, сочувствие, она отреагировала бы враждебно, да так, что такой сострадатель потом бы долго сожалел о своем поступке. А повод так думать женщина давала.
Осознание всего этого всецело завладело мыслями Ивара. Ему было жаль старуху, но мог ли он ей помочь? Скорее всего, обратись Ивар к ненормальной с подобным предложением, ничего бы путного не вышло, но понимание отторжения, неприятия, которые в отношении женщины демонстрировались находящимися на вокзале, безжалостных, бесповоротных неприятия и отторжения не позволяли молодому человеку переключить свое внимание на какой-нибудь другой объект, или ситуацию, – как обычно поступают, когда хотят заслониться от чего-нибудь неприятного, либо, как в данном случае, неприятно обнажающего людские черствость и безразличие, качества, ставшие постоянными, ежедневными масками почти каждого из нас.

Так ли было на самом деле то, что чувствовал Ивар, кто знает… Можно ли проникнуть в мысли и душевное состояние несчастной? И нормального-то человека иной раз совсем невозможно понять. Но, по крайней мере, Ивар воспринимал происходящее с женщиной именно так, как описано. Иное впечатление просто не складывалось.

Не ясно, с какой целью умалишенная находилась здесь. Милостыню не просила, хотя бродяжничающие приходят на вокзалы обычно ради денег. Ах да, еще в таких местах ютятся на ночлег. Возможно, старуха здесь поэтому… Впрочем, понять мотив было невозможно. Всё время, пока автобус стоял, постепенно полнясь пассажирами, старуха перемещалась по площадке, говорила о чем-то, срываясь на крик. К такому ее поведению, казалось, народ уже привык. Повышенные, резкие интонации, бессмысленная речь, наполненная возгласами-обращениями и руганью – ничего нового. Потом, как будто придя в себя на краткие мгновения, старуха остановилась и по-прежнему громко, но уже без агрессии, невероятно печально, выразительно и отрешенно не сказала, а как-то даже протянула: «Дом… Где мой дом?? Куда мне идти??». В этой фразе – и боль, и мука, и, наверное, больше всего, непроглядная темнота отчаяния. Видимо, старуха и впрямь не знала, где ее дом. Что женщина понимала под этим словом – неизвестно: жилище, или место, где ей было бы тепло…
Автобус тронулся. Фраза, произнесенная старухой, еще долго звучала в голове молодого человека. И сейчас, когда Ивар, находясь у себя дома, дописывает эти строки, она снова всплывает в памяти – с теми же четкостью, протяжностью и остротой.

… Уж очень иной раз не хватает в нашей жизни тепла…